Когда я была совсем маленькой, у меня не было домашних животных.
Лет до семи я очень просила разрешить мне завести хоть кошку, хоть собаку — расти единственным ребенком в семье в девяностые, когда взрослые в основном заняты выживанием, скучновато.
В том плане, что некому было меня выслушать и некого было обнять мне.
Против домашних животных была в первую очередь бабушка: шумно, грязно, мало места, шерсть, хлопоты и всё такое. Это понятно, но потребности тоже важны, не только ограничения.
Собаку заводить никто не был готов, потому что с ней надо гулять. Лет в семь мне завели кошку.
Точнее, кошку завели, когда бабушки не стало. И не с кем было особо обсудить сложные чувства, возникшие по поводу обмена бабушки на кошку.
Долго сложных чувств во мне было куда больше, чем понимания того, что происходит (а также того, что с этими чувствами делать, кроме как заедать едой и отвлекаться на учебу).
Потом я узнала, что взрослые мне почти что завели рыбок, но побоялись, что я буду страдать, когда те будут умирать, и передумали.
Но когда кошка умерла, я тоже страдала. И до сих пор по этому поводу страдаю. Это во многом неизбежно — привязываться, а потом горевать о тех, кого полюбила. Особенно если тебя выслушивали и позволяли себя обнимать.
Сейчас мне кажется более стратегичным вкладываться в выдерживание и обработку сложных чувств, а не в их избегание.
Но тогда всё было иначе.
Например, однажды девочка из моего подъезда (трудно назвать ее подругой, поскольку мы не были особо знакомы, только знали о существовании друг друга на разных этажах… мы и с соседями не общались — такая вот изолированная жизнь многоквартирного московского дома) оставила мне клетку с двумя волнистыми попугайчиками, когда уезжала в детский лагерь.
Один попугайчик был синий, другой зеленый.
Мне не нравились попугайчики. Я не хотела их брать. Но меня особо не спрашивали.
Родители девочки поговорили с моими и договорились, что это отличная тема: и попугайчики пристроены, и «потом девочки могут подружиться».
Как можно предположить, никто потом не подружился. Потом снова были сложные чувства.
Попугайчики страшно шумели, а ещё за ними надо было ухаживать: чистить клетку. Я не воспринимала их всерьез, мне кажется. Всё в моей тогдашней жизни, что я не выбирала сама, что было мне спущено сверху, как «хорошая идея», я делала для галочки. Чтобы и не идти на конфликт, и не отдавать неинтересному лично мне слишком много сил.
Из-за сложных чувств сил во мне оставалось маловато.
Однажды, когда мы чистили со взрослыми на балконе клетку попугайчиков, мы неплотно закрыли дверцу. И они сбежали.
Взрослым пришло в голову написать и расклеить на столбах по округе объявление. И даже нашелся один — кажется, синий. Он влетел какому-то мужчине в форточку на кухне, а тот видел объявление.
Девочка вернулась из детского лагеря, и мы ей отдали, пряча глаза, клетку с одним попугайчиком. Объяснили, что случилось.
(тут мне-взрослой удивительно, что никому не пришло в голову съездить на Птичий рынок и купить зеленого попугайчика — удивительно циничная мысль, конечно, но всё-таки могло сработать)
Разумеется, никто ни с кем не подружился. Девочка рыдала. Семья в итоге переехала (мне странно думать, что из-за этого, но кто знает).
А у нас в семье никто особо не обсуждал и больше не вспоминал тот случай. Инструментов обрабатывать сложные чувства не было, а было принято избегать лишних разговоров.
Иногда я вспоминаю попугайчиков и сожалею, что так по-дурацки всё сложилось. Ну почему нельзя было ни отказаться, ни обсудить потом случившееся (или выбрать какой-то другой вариант кроме обмена бабушки на кошку)?
Всё, что я могу делать сегодня — это учиться новому.
Учиться отказываться, обсуждать и выбирать варианты. История с попугайчиками служит напоминанием о том, что бывает, когда этого не происходит.
Добавить комментарий